Сквозь сон - Елена Асеева

Я едва-едва приоткрыл правый глаз, образовав в нем тончайшую щель, через которую не только комната, но и мать просматривалась туманно-растянутой. А сам вдавил голову в подушку, слегка прикрыв наблюдение для левого глаза, так как лежал на тахте именно на левом боку. Сам дверной проем в комнату располагался диаметрально тахте, и в шаге от него, уже нарисовалась фигура матери.

Невысокая с присущей русским женщинам полнотой, мать даже не сняла удлиненную мутоновую шубу и шапку торопясь поскорей выгрузить принесенные припасы собственному наследнику, или точнее лоботрясу сыну. В молодости, да и зрелом возрасте, Анна Леонидовна была красивой женщиной. И лет до четырнадцати я считал ее идеалом женщины, любя безоговорочно и искренне. Но первая моя любовь к девочке Кате, в седьмом классе, единым махом разрушила и мою нежность к маме, и признание в ней идеала. С того времени, я перестал называть ее мама, мамочка, мамуся, по большей частью используя в обращение к ней сухое «мам», за глаза неизменно именуя «мать». Впрочем, и сейчас в свои под шестьдесят (как говорил я) Анна Леонидовна сохраняла остатки прежней красоты. И ее удлиненная форма лица, с закругленным подбородком, где на лоб, скулы и челюсть отводилась одинаковая ширина, и высокий лоб с округлой линией роста волос, выдавали на нем пусть не идеальные, но очень приятные для взгляда линии. Мать и в молодости всегда имела густые, темно-русые, длинные волосы (несколько убеленные с возрастом) которые закалывала в шишку почти на макушке, или заплетала в толстую косу, потому и теперь, следуя привычке, не состригала. Короткие и тонкие брови ее едва замечались над крупными с зелено-карими радужками глазами, где сами уголки были словно скошены книзу, теряясь в тончайших морщинках. Костлявый нос, переходящий в лоб без привычного выделения переносицы даже в молодости не портил Анну Леонидовну, придавая ей какой-то греческий профиль, а тяжелый подбородок и вовсе усиливал ее сходство со знаменитой древнегреческой скульптурой Венеры Милосской.

Придавали сходство в юности, молодости, зрелом возрасте, но не сейчас. Так как теперь белая кожа лица матери более не была так нежна, тонка, а череда морщинок, не только возле глаз, но и рта, лба, указывали не то что раньше Анна Леонидовна чаще смеялась, чем теперь в старости. Очевидно, не ведая, что преподнесет со временем ее любимый, единственный сыночек. Ее красавчик, умница, чудо! К тридцати двум годам не прекративший собственных мытарств по жизни.

Блекло-розовые губы, с выступающей верхней, матери дрогнув, растянулись в улыбке, ведь она очень меня любила, и всегда была рада увидеть. Хотя частенько данные чувства не могла демонстрировать. Во-первых, ее в том пресекал отец, сказывая, что именно ее политика «сюсюканья» испортила в сыне человека. А во-вторых, никогда не жаловал проявления тех чувств я сам. То ли будучи по натуре жестоким, то ли истеряв само понимание нежности в тот самый миг, когда почувствовал себя слишком взрослым.

Нежность я не допускал даже к дочери, не говоря уже о родителях, бывшей супруге. Определенно, именно моя жесткость и стала в свой срок причиной развода, когда Марина собрав вещи в сумки, попросила меня уйти. Вряд ли тому первопричиной были мои метания и нехватка денег, то, что любая любящая женщина выносит и не раз за свою жизнь от мужа и отца собственных детей.

– Ярушка, ты спишь, сыночек? – голос матери понизился до проникновенного шепота. Она, естественно, пришла, чтобы поговорить, но увидев, что я сплю, не решилась побеспокоить, разбудить. И в том, как всегда, проявляя удивительное чувство любви, нежности, заботы. Того, что к своим тридцати двум годам должен был делать в отношении собственных близких я. Должен был, но никогда не делал. И то благо (как говорил отец), что я это умел признавать.

– Ну, спи! Спи мой милый, сыночек, – и вовсе еле восприимчивым шорохом донеслось до меня, а я, в ответ, погасив в правом глазу и ту тончайшую щель, неподвижно замер. Надеясь, что мать уйдет, и я останусь, как и намеревался один, точнее сам с собой. – Позвони только нам с папой вечером, а то мы волнуемся. Ты два дня не отвечал на наши звонки, потому я и приехала, чтобы тебя проверить.

Шорох перешел в слабое шелестение, так уж Анна Леонидовна бесшумно разворачивалась, покидая комнату, боясь разбудить своего великовозрастного сыночка. Впрочем, ее движение слегка отдавались поступью ног по ламинату пола. Она, конечно же, ожидала, что я проснусь, остановлю ее, может даже поговорю.

Но я не остановил. Не окрикнул и даже не подал виду, что слышал ее, видел. А все потому как хотел остаться в квартире один!

Глава вторая

Такое желание, побыть одному, появилось у меня сравнительно недавно. Однако предшествовало тому (это я осознаю) достаточный временной промежуток. В котором я искал работу, ел, пил, спал, имел близость с моей бывшей, выяснял отношения с ней, разводился, спорил с родителями и начальством.

Одним словом – жил!

Хорошо ли, плохо ли… Просто-напросто жил, как и миллиарды других людей населяющих голубую планету Земля, проживающих рядом или совсем удаленно, на соседнем континенте Африка.

Естественно, что жил я по большей степени не задумываясь о смысле жизни, скоротечности времени. И в том возможно черпал свое счастье. Потому как если человек не умеет любить или не знает данное чувство, он не задумывается о завтрашнем дне, не беспокоиться за близких, не старается окружить их заботой, попечением. Несомненно, возводя свои желания и мечты в приоритет исполнения, и тем самым неизменно демонстрируя собственный эгоизм. И как итог в том предпочтении личных интересов над интересами родных, друзей черпая спокойствие и счастье.

Я бы таким и остался. Спокойным, холодным эгоистом. Бессердечным, как еще можно выразиться, если бы порядка двух лет назад не стал видеть необычные сны. И вместе с ними не то, чтобы меняться, первоначально лишь задумываться.

Джим Рон, американский оратор, автор многочисленных книг по психологии, когда-то сказал: «За одну ночь нельзя изменить жизнь, но можно изменить свои мысли так, что они навсегда изменят твою жизнь». Это, естественно, звучало слишком амбициозно, но стало похоже на правду. Только в моем случае мне понадобилась не одна ночь, а не меньше этак пятисот. Хотя говорить, что у меня изменились мысли, было бы тоже неправильно, просто с течением тех снов, очень медленно, неспешно менялся я. Сначала отдаляясь от родителей, супруги, друзей. Потом замыкаясь в себе, своих мыслях, ощущениях. И вот я подошел к тому периоду, рубежу, когда просто-напросто наблюдать сами сны стало для меня слишком малым. Мне хотелось, желалось большего. И мне казалось…

Нет! Я был уверен, что это большее могу сделать…

Однако если говорить о самих снах, то их можно было обрисовать сравнением – странные.

Сны мои и впрямь были необычными. Эту необычность создавало мое в них нахождение. Когда не то, чтобы ты видишь себя со стороны, или принимаешь деятельное участие во снах. Когда ты находишься в чужом теле (на вроде второй души, личности, мысли) и наблюдаешь за происходящим изнутри. Слегка даже касаясь мыслей, личности, души того человека.

Я всегда попадал в одно и тоже тело, и всякий раз располагался внутри головы в непосредственной близи от глаз. Потому что наблюдал за происходящим, однозначно, за счет глаз этого человека или видел проистекающие события в их отражении. Точно, в том я не был уверен, потому как сначала это были очень короткие кадры и зачастую прикрытые туманными испарениями.

Впрочем, и даже в той краткости времени и туманности их наблюдений я подмечал, что вижу одних и тех же людей, жилища, местность. Впоследствии, время моего нахождения в другом теле увеличивалось, а может я и ошибаюсь, потому как туманность восприятия не позволяла заметить те четкие границы пребывания в нем сопоставив их с минутами, часами Земли. Интересным фактом являлось то, что вначале моего перемещения, будем покуда это действие именно так называть. Так, вот! В самом истоке мое перемещение в основном происходило перед самым пробуждением. И толчком к возвращению всегда служил пиликающий звонок будильника. Слыша который я прямо-таки обрушивался в собственное тело откуда-то сверху, словно прилетая. Ощущая, как вибрируя, подергиваются мои конечности, и широко раскрываясь, торопливо заглатывает воздух рот.

Позднее, как раз когда (как мне казалось) начался процесс моего более продолжительного нахождения в другом теле, я понял, что перемещаюсь сразу после засыпания. Видимо, в первой фазе сна, когда дремота приводит к расслаблению мышц, уменьшению частоты дыхания и снижению ритма сердцебиения и человек (как считают ученые) находится на рубеже реальности, в состоянии домысливания произошедшего с ним за день и способен видеть сноподобные образы, галлюцинации.